Избранные – не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно.

Хосе Ортега-и-Гассет

С древнейших времен общество строилось и развивалось благодаря своей внутренней иерархизации – способу установления среди его членов наиболее достойных. В их руках сосредотачивались различные инструменты влияния и управления – от политических до социокультурных. Таких представителей нации стало принято называть «элитой».Несмотря на широкую распространенность понятия, до сих пор нет его единого определения, которое могло бы объединить различные точки зрения о столь, казалось бы, очевидном предмете. Более того, здесь можно найти немало противоречащих друг другу суждений. Часто понятие используется для обозначения политической элиты, способной менять ход истории, как в отдельной стране, так и в мире в целом. Она сосредотачивает в своих руках важнейшие материальные и нематериальные ресурсы, обладает высоким политическим статусом. Т.е. политическую элиту можно определить как «внутренне сплоченную социальную общность, являющуюся субъектом принятия важнейших стратегических решений и обладающую необходимым для этого ресурсным потенциалом»[1]. Также, по мнению автора термина, итальянского социолога Вильфредо Парето, понятием «элита» обозначаются «люди, занимающие высокое положение соответственно степени своего влияния и политического и социального могущества»[2] («так называемые высшие классы»). И вовсе не обязательно, чтобы элита была правящей, у нее может и не быть, согласно Парето, никаких властных полномочий. И, более того, элитой можно считать любого, кто получил «наивысший индекс» оценки в своей сфере деятельности.

Для других «политическая элита» - определение весьма спорное, поскольку термин, указывающий на принадлежность к лучшим представителям человечества, не может быть применим к области, где часто оказываются люди беспринципные, безнравственные, изворотливые. Такой точки зрения придерживался другой основоположник теории элит Гаэтано Моска, старательно обходивший данный термин для обозначения политических верхов, предпочитая нейтральные определения – «организованное меньшинство», «политическое сообщество», «политический правящий класс». Для него критериями, определяющими  принадлежность к элите, выступали военные заслуги, происхождение, материальное состояние, личные достоинства, владение искусством управления, статус в церковной иерархии. Именно эти качества позволяли получить очевидные преимущества: «Во всех обществах, начиная с самых слаборазвитых, едва достигших низших ступеней цивилизации, и заканчивая просвещенными и могущественными, существуют два класса: класс, который правит, и класс, которым правят. Первый класс, всегда менее многочисленный, выполняет все политические функции, монополизирует власть и наслаждается преимуществами, которые эта власть приносит, в то время как второй, более многочисленный класс, управляется и контролируется первым, тем или иным, более или менее законным, более или менее насильственным способом»[3], – отмечал Г. Моска в своем труде «Правящий класс» (1896).

Постепенно понятие элиты обрело множество толкований. При этом главным признаком данной группы общества считалось обладание особыми, отличными от других его представителей, свойствами. Так, среди других многочисленных определений термина «элита» в начальном и последующих этапах его осмысления  (конец XIX в.–ХХ в.) выделялись следующие: «высший господствующий класс» (Г. Лассуэлл); «властвующая элита»

(Ч.Р. Миллс);  харизматические личности[4] в роли лидеров (М. Вебер); «боговдохновленные личности», откликнувшиеся на «высший призыв» (Л. Фройнд); обладатели интеллектуального превосходства над массой (Л. Бодэн); высший социальный слой, на который возложены функции управления обществом и государством (В. Соколов); люди, наделенные наивысшим чувством ответственности (Х. Ортега-и-Гассет); творческое меньшинство, противостоящее нетворческому большинству (А. Тойнби); люди, влияющие на социальную жизнь общества (Т.Дай), имеющие наибольший вес и влияние (С. Келлер); высокообразованные и сильные личности (Т. Корбет), влияющие на социальный прогресс (Г. Дюпре), занимающие ведущие позиции в экономической, политической, социальной и культурной жизни (В. Гэттсмен), наиболее квалифицированные представители различных профессий и родов деятельности, включая маргиналов (Л. Боден). Однако постепенно в среде ученых сложилось более конкретное и принимаемое (в той или иной степени) большинством представление о свойствах элиты.

Современные западные социологи дают термину довольно емкое и четкое определение: «Элита – это люди, контролирующие основную часть материальных, символических и политических ресурсов общества, занимающие высшие посты в иерархии статуса и власти, полученные ими аскриптивно (по предписанному статусу) или ресептивно (благодаря собственным заслугам). Элиту составляют лица, занимающие высшие властные позиции, контролирующие наибольшую часть собственности и имеющие наивысший престиж»[5]. В свою очередь, российский социолог, признанный специалист по изучению элит Ольга Крыштановская уточняет, что только та часть общества может называться «элитой», которая влияет на различные сферы жизнедеятельности государства, определяет его ориентиры. Она является правящей группой общества, единой и неделимой (поскольку ее члены связаны между собой посредством общих целей и интересов, которые не обязательно соответствуют общественным). По мнению социолога, элита – «правящая группа общества, являющаяся верхней стратой политического класса. Элита стоит на вершине государственной пирамиды, контролируя основные, стратегические ресурсы власти, принимая решения общегосударственного уровня. Элита не только правит обществом, но и управляет политическим классом, а также создает такие формы организации государства, при которых ее позиции являются эксклюзивными»[6].

Среди основных функций элиты обычно выделяют управленческую, стратегическую, интегративную, коммуникативную, организационную. Таким образом, в академических кругах сложилось вполне конкретное представление об элите, как о политической группе влияния, имеющей необходимые ресурсы для управления обществом. В идеальном представлении о государственном устройстве состав элиты должен формироваться за счет самых достойных представителей нации  из различных социальных слоев, включая низшие. Развивая свою теорию «циркуляции элит», Парето указывал на то, что в результате борьбы и постоянной конкуренции элиты из нижних общественных слоев, поднимаются в высшие, постепенно достигая своего расцвета. За этим неизбежно следует их перерождение и исчезновение. На их место приходят новые элиты, обладающие необходимым потенциалом для управления уже в другой конкретный исторический период. Так действует универсальный закон истории.

О равенстве возможностей в процессе вступления в правящую элиту говорили, в том числе, и авторы российских элитаристских концепций первой трети XX в.  Николай Бердяев, в частности, отмечал: «Власть не может принадлежать всем, не может быть механически равной. Власть должна принадлежать лучшим, избранным личностям, на которые возлагается великая ответственность и которые возлагают на себя великие обязанности. Но эта власть лучших должна быть порождена из самих недр народной жизни, должна быть имманентна народу, его собственной потенцией, а не чем-то навязанным ему извне, поставленным над ним»[7]. Такая точка зрения о сути элиты была высказана мыслителем в полемике со сторонниками демократии, выдвигавшими принцип равного участия в политическом процессе каждого члена общества[8].

Элита, таким образом, представляет собой немногочисленную группу населения, обладающую выдающимися способностями и достижениями. Другими словами, речь идет о лучших представителях нации, ее «золотом фонде».  Т.е. «подлинная элита – это не просто те, кто волей рождения или случая оказался «наверху», но элита заслуг, элита ума, образованности, интеллектуального и морального превосходства, эрудиции, творческого потенциала»[9]. Именно такое представление об элите было характерно для основоположников «элиты заслуги»  или меритократии Дэниела Белла и Майкла Янга, считавших единственным критерием вхождения в элиту – индивидуальные заслуги в самых разных областях. «Принцип заслуг мне кажется необходимой основой продуктивного общества. Важно, что общество открыто каждому»[10], – отмечал Белл.

 Однако такое представление об элите оказалось на практике слишком идеалистическим. Хоть, на самом деле, механизм отбора в ее ряды лучших представителей нации и имеет место в некоторых странах (США, Франция, Китай, Сингапур и др.), ни в одном из государств правящая элита не является радетелем интересов большинства. Получив полномочия, представители элиты замыкаются в своем изолированном от остального общества мире, ставя зачастую превыше всего частные интересы (собственные или групп влияния). Высокие моральные и нравственные качества, необходимые для справедливого управления, нередко становятся лишними. Еще в VI веке до н.э. Конфуций призывал правящую элиту – «благородных мужей» - быть особенно последовательными в соблюдении моральных норм, которые как раз и дают право управлять другими: «Благородный муж в доброте не расточителен; принуждая к труду, не вызывает гнева; в желаниях не алчен; в величии не горд; вызывая почтение, не жесток»[11]. И именно высокие моральные ориентиры, чувство долга, ответственность, справедливость отличают представителей подлинной элиты.

Однако не в древнем Китае, ни в современном западном мире редко кому удается держать столь высокую моральную планку. Элита стала закрытым клубом со своим уникальным кодом доступа и неформальным языком коммуникации. Критики элитизма отмечают, что элита состоит сегодня далеко не из самых достойных представителей человечества, а эмпирические исследования указывают на отсутствие в ее рядах личностей с особыми, выдающимися качествами, что могло бы отличать их от других людей.

К тому же, современную элиту нередко обвиняют в отстаивании лишь собственных интересов и стремлении к изоляции от остального общества. Американские политологи У. Домхофф и М. Цейтлин указывают на то, что «возможность элит играть определяющую роль в проведении государственной политики связана с тем, что элиты выражают, в значительной мере формируют, а также воплощают в жизнь волю господствующего класса, владеющего основными средствами производства, политическим аппаратом для управления обществом»[12]. При этом интересы этого меньшинства заключаются, по мнению ученых, только в одном – в обеспечении для себя всяческих благ и привилегий.

Поэтому проблема доверия к элитам является одной весьма актуальных для многих стран мира. Известный американский публицист, ведущий авторской программы на MSNBC, старший редактор «The Nation» Кристофер Хейес в своей книге с красноречивым названием «Сумерки элиты: Америка после меритократии» (2012 г.) объясняет существующее положение целым рядом факторов. На примере американского общества, пережившим только за последние десятилетие множество крупнейших в своей истории чрезвычайных ситуаций, серьезных катастроф и провалов во внешней и внутренней политике, Хейес демонстрирует крайнюю беспомощность правящей элиты. Практически никто из ее членов не понес серьезной ответственности за свой непрофессионализм и бездарную политику в самых разных областях. Никто не ответил за военные преступления и тысячи жертв бессмысленной иракской войны. Никто не был отстранен от своей должности после разрушительного наводнения в Новом Орлеане, тысячи жителей которого погибли, потому что не были вовремя эвакуированы. Часто прибегая к замалчиванию «неудобных» фактов, их фальсификации, представители элиты пытаются формировать общественное мнение в нужном для себя контексте. При этом, по мнению автора книги, преследуется единственная цель – сохранение собственного привилегированного положения.

Хейес задается целым рядом вопросов: что произошло с американской меритократией, правящей элитой в целом, почему ее авторитет подорван, почему система социальной мобильности и равных возможностей рухнула? Для него ответ очевиден: «Американский механизм по отбору самых одаренных и талантливых – что мы гордо называем меритократией, сломан. Никакой меритократии, никакой «власти достойных» у нас уже нет. Следствие этого: наша хваткая, себялюбивая и корыстная правящая элита все больше отдаляется от народа, и все чаще стремится к своей личной выгоде, а не к общему благу»[13].

Решение проблемы – в сокращении колоссального неравенства доходов правящей элиты и представителей низших классов. «Мы переоцениваем достоинства меритократии и недооцениваем цену, которую за нее приходится платить, поскольку мы недостаточно усердно размышляем над последствиями неравенства, которое она порождает»[14], - отмечает Хейес. Для этого необходимо повысить налог на сверхдоходы и обеспечить не на словах, а на деле равенство возможностей для представителей всех классов (в первую очередь это касается сферы образования, в которой большую роль играют стартовые возможности детей, определяющие их последующие успехи на учебном поприще).

Задолго до Кристофера Хейса, в 1972 году обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Рестон в одной из своих нашумевших статей резко осудил правящую элиту за военную операцию во Вьетнаме, заявив о том, что она больше не заслуживает прежнего доверия, а ее авторитет упал настолько, что уже ничто не поможет обрести его снова. Однако тогда, как и сейчас, для элиты ничего не изменилось – система осталась неизменной.

При этом в тот же самый период в массовом сознании насаждался миф об исключительной роли элиты для американского общества. Неоэлитисты Т. Дай и X. Цайглер объясняли так: «Демократия – это власть народа, но ответственность за выживание демократии лежит на плечах элиты. Это – ирония демократии: элиты должны править мудро, чтобы «правление народа» выжило. Если бы выживание американской политической системы зависело от активности, информированности и просвещенности граждан, демократия в Америке давно исчезла бы, ибо массы в Америке апатичны и дезинформированы в политическом отношении и удивительно мало привержены демократическим ценностям... Но, к счастью для этих ценностей и для американской демократии, американские массы не ведут, они следуют за элитами...»[15]. 

Подобная риторика знакома не только американцам. В современном мире технологии манипулирования сознанием достигли своего совершенства. Пытаясь удержать власть любым способом, представители правящей элиты пользуются целым арсеналом средств манипуляции для достижения своей цели: «Манипулирование сознанием в системе общественных связей — это процесс, связанный с жестким, агрессивным... воздействием на людей, на определенные социальные группы, в том числе и когда те, в силу тех или иных причин, выходят из-под социального контроля. Это процесс, в основе которого лежит система мер, направленная на резкое изменение мировоззрения людей, разложение их сознания, изменение их социального поведения»[16]. Но подобные методы приводят часто к печальному результату: происходит отчуждение власти и общества, нарастает недоверие граждан к институтам власти и ее представителям[17].

Что касается российского контекста, то недоверие к правящей элите особенно сильно из-за спорных и неоднозначных элитообразующих факторов, далеких от идеалов меритократии. Путь во власть лежит зачатую не через профессиональные достижения и карьерное продвижение посредством «социального лифта» (как в некоторых странах мира), а за счет других механизмов – протекционизма, клановости, «кумовства», принципов личной преданности и лояльности. Это обстоятельство затрудняет идентификацию российскую элиты с точки зрения классических стандартов.   

Таким образом, меритократия, как власть элиты, в своем идеальном воплощении остается утопией. В современном мире (как в развитых демократиях, так в условиях псевдодемократий) отсутствуют условия для ее формирования, поскольку нигде не реализован в полной мере принцип равных стартовых возможностей, преодолевающий социальное неравенство. К тому же, нет универсальных представлений о справедливости, оценке заслуг и вознаграждении. Полное или частичное решение этих вопросов позволит элите занять достойное место в политической иерархии.