Семинары «Экономика заслуг» 14.06.2012 19:30 Валерий Анашвили Издательский проект в научной сфере: благотворительность или выгода? Что позволяет создавать и развивать издательские проекты, которые не имеют прямой выгоды? Как работают механизмы оценки гуманитарных издательских проектов? Как оцениваются заслуги новых и известных авторов в академической публицистике(на примере серии "Университетская библиотека А. Погорельского")?

RSS, семинары клуба

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Меня зовут Полина, и я рада вас приветствовать в Клубе «Экономика заслуг», организованном Лабораторией социальных инноваций «Клаудвочер». Что мы здесь делаем? Мы здесь по четвергам собираемся и обсуждаем, как устроить будущее таким образом, чтобы каждый получал по заслугам. То есть, чем больше человек делает для других, тем больше он получал и для себя. А для того, чтобы понять, каким образом это будущее может складываться, мы, конечно же, не можем исходить только из наших фантазий и представления о том, как бы это было прекрасно. Мы устраиваем этот клуб, где собираемся вместе с вами, приглашаем экспертов, которые рассказывают нам о своих теориях, практиках, о том, чем они занимаются и о том, как строится настоящее, из которого уже будет прорастать какое-то будущее. И сегодня мы очень рады здесь приветствовать Валерия Анашвили, я коротко расскажу предысторию. Так получилось, что июнь у нас полностью посвящен практикам. То есть, к нам приходят практики, предприниматели, люди, связанные с какими-то новыми формами организации сообществ, и т. д. И на одном из этих мероприятий возник вопрос: собственно, как же быть с интеллектуальным продуктом? Кому нужны книги, которые читает не только массовая аудитория, которая может сказать: да, вот этот автор заслужил что-то. Как быть с издательским делом в интеллектуальной среде? Как вообще определить, кто и чего заслуживает в научной публицистике? Этот вопрос тогда так и остался без ответа, мы стали думать, что же делать и к счастью, Валерий Анашвили любезно согласился придти к нам сегодня. Я, наверное, не смогу просто на память перечислить все издательские проекты Валерия, наверное, все, кто здесь сегодня присутствует, так или иначе это видели и читали, да? «Логос», «Пушкин», издательство Высшей школы экономики, книги, журналы. В общем, по-моему, Валерий – тот человек, который действительно знает, как это работает и кому нужно, интересно с одной стороны, и платить за это, и читать, и вообще, как это все организовано. Поэтому Валерий, я вам предлагаю рассказать о вашем опыте, как это все начиналось в России, как это все начиналось в вашей деятельности. Ну, а потом мы уже обсудим кому это будет нужно сегодня, завтра, послезавтра и почему.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Добрый день, дорогие друзья. Я действительно сочувствую, я очень надеялся, что никто из вас не придет, и я смогу пойти посмотреть футбол. Еще не поздно это сделать, конечно, хотя мы огорчим устроителей, поэтому соблюдем некоторые условности, поприсутствуем здесь. Поскольку я не понимаю, что за аудитория передо мной, мне довольно сложно будет сказать вам то, что интересует конкретно каждого из вас. Поэтому вам некоторое время придется мириться с вещами, явно вам неинтересными, потом мы перейдем к вопросам, и я смогу более подробно ответить на непосредственно интересующие вас. Ответить на нечто, что интересует вас. Я привык, конечно, читать лекции студентам, поэтому мне тоже довольно сложно и непривычно видеть перед собой аудиторию не только студенческую. Поэтому прошу вас корректировать некоторым образом мое выступление в сторону от того, что вас явно не интересует. Прежде всего, два замечания, два с половиной. Половина – это я сейчас раздам некоторую свою продукцию, и вы сможете получить ее безвозмездно, даром и унести с собой, хоть как-то компенсировав потери от зрелища Евро-2012. Точнее, не-зрелища вами нынешнего Евро-2012. Два момента таких. Я совсем не понимаю, что такое Экономика заслуг, и второе – я не верю, что каждый – в ответ на речь Полины, – что каждый сможет получить что-либо взамен его вложенного труда. Так не будет никогда. Нет, и не будет никогда. И ответить на вопрос, каким образом в издательской или научной или какой-нибудь еще сфере, связанной с гуманитарными дисциплинами происходят воздаяния. Ну, такое содержательное, или какое-нибудь, чтобы люди получали по заслугам. На это тоже никто не может ответить, опять-таки по простой причине, что этого не происходит. И нет механизмов, которые могли бы это осуществить. Но может быть в процессе вопросов я пойму все-таки, что вы здесь, вот в этом помещении, имеете в виду под словосочетанием «Экономика заслуг». Тем не менее, я был анонсирован, как издатель, поэтому я возвращаюсь к издательским проектам, и к этой половинке подхожу. Так случилось, что после распада Советского Союза, или в момент распада Советского Союза, плюс-минус год, в нашей стране появилось некоторое количество гуманитарных издательств, которые создали, возглавили и ими управляли долгое время, некоторыми управляют до сих пор, люди, не имеющие никакого издательского опыта. Потому что произошло следующее: в самом начале 90-х, то есть в 1989-1990-1991 года, распались, особенно после, повторяю, краха Советского Союза, распались какие-либо взаимодействия между издательствами советскими книготорговыми сетями, магазинами, и так далее, и так далее. В результате большие или средние советские издательства прекратили свое существование в том виде, в котором они существовали, например, издательство «Прогресс», всем известное вам, наверное так, на слуху, что вот было в Советском Союзе такое издательство «Прогресс», превратилось в… Ну, я могу путаться, ну в шесть или семь издательств точно, то есть, все руководство издательства «Прогресс» создало свои собственные издательства. Используя, естественно, площади, ну, все другое, что было в издательстве, включая мебель, там авторучки и так далее в своих приватизационных целях. Директор и главный редактор издательства, и т. д. и все более младшие персоны создали свои проекты. Сейчас существует два, по меньшей мере издательства, которые вышли из этой ситуации. Это издательство «Весь мир» Зимарина, который был, по-моему, в руководстве тоже издательства «Прогресс», у него сейчас прекрасное издательство. «Весь мир» – это одно из самых интересных сейчас издательств. И «Прогресс-традиция», Решин, который тоже был по моему главным редактором издательства «Прогресс», сейчас у него издательство «Прогресс-традиция». Ну и плюс еще некоторые клоны. Но это не очень типично, когда советские издательства трансформировались во что-то, типично в гуманитарной издательской среде было именно то, о чем я сказал в начале. Появились люди новые, пришедшие совершенно не из издательского мира в издательский мир, которые начали создавать, как сумасшедшие, какие-то частные, небольшие издательские структуры, и эти структуры начали просто издавать то, что в Советском Союзе не издавалось и не могло быть издано. Переводы философов современных Гуссерля, Хайдеггера, или каких-то филологов, каких-то лингвистов, историков, появилась возможность наконец издать то, что… Когда рухнул Советский Союз и исчезла цензура. Цензура исчезла, правда, чуть раньше, в районе 90-го года, насколько я помню, я могу ошибаться. Но тем не менее, появилась возможность издавать рукописи, которые лежали у наших выдающихся ученых в столах и не публиковались коварной и изверговидной советской властью. Потом выяснилось, что эти рукописи, на самом деле, можно было не публиковать, они не обладали большой ценностью и они очень быстро кончились. И вот эти все светила отечественной гуманитарной науки, которые могли всю жизнь свою в Советском Союзе сидеть на кухне и говорить:  «Но эти же гады меня не печатают, я же просто выдающийся ученый, мы же с вами это понимаем», ему другой такой же говорит: «конечно, мы же с вами понимаем». Потом, когда их всех напечатали, выяснилось, что, в общем, конфессионально, в рамках той или иной дисциплины, они большого значения не имеют. Но это не важно, это тоже частный случай. Тем не менее, и этот поток рукописей обрушился на наш несчастный книгоиздательский мир. И издатели, которые включились в этот процесс, были, повторяю, непрофессионалы. В результате мы получили в 90-е годы очень странную вещь: ученые практически или люди, близкие к гуманитарной собственно науке, стали издателями, стали издавать то, что им нравится, и за это они стали получать деньги. Поскольку в 90-е годы, опять-таки в свободной и свободолюбивой России было много друзей, которые готовы были финансами поддержать те реформы, которые происходили в нашей стране. Как вы знаете, в самом начале 90-х, может быть, даже раньше, я просто про это не знаю, появился у нас в стране фонд Сороса под разными наименованиями. Практически все посольства значимых европейских стран и Америки имели свои издательские программы и поддерживали книгоиздание национальное, то есть, переводы своих авторов. Швеция поддерживала шведских авторов, Швейцария – швейцарских, Германия – немецких, французы, и т. д. И поскольку в начале 90-х были какие-то еще такие полубезумные сумасшедшие деньги, они крутились в самых неожиданных областях, то в издательство вдруг, в издательский бизнес падали с неба какие-то чемоданы с деньгами, очищенные от крови, разумеется, так отмытые, они падали, на это тоже некоторые издательства смогли организовать, – это я утрирую, конечно, это шутка – то есть, разумеется, в издательском деле не было, ну в таком, о котором я говорил, гуманитарном. Не было никаких таких денег ужасных, но они были в издательствах крупных. Тех, которые занимались учебной литературой. Вы знаете, там в 90-е годы происходил просто отстрел издателей, занимающихся учебной литературой. Поскольку это многомиллионные тиражи, это были большие деньги, и там было все серьезно. А мы такие мелкие, то есть там щуки, а мы бычки такие, совершенно никому не нужные, только для кошек могли сгодиться и были никому не нужны. Но тем не менее сочетание квалифицированных издателей абсолютно недееспособных как издателей в собственном виде бизнеса издательского, потому что никто никогда нас не учил собственно, как издавать. И сочетание огромного количества различного типа благотворительных фондов, которые поддерживали этот книгоиздательский процесс, создали ситуацию 90-х. Было издано, я думаю, что этих данных, разумеется, нет точных, потому что с крахом Советского Союза, когда разрушилось все, включая все статистические аппараты книжной палаты, и т.д. я думаю, что около 500 наименований переводов и каких-то монографий качественных за 90-е годы я не имею в виду всякий шлак, который издавался небольшими тиражами или совсем уж никому не нужные книжки, но около 5000 наименований в гуманитарной области мы получили за 90-е годы. Усилиями нескольких сотен издательств. Некоторые из них выпускали две книги в год, некоторые из них могли выпускать 50 или 100 книг в год. В 2000-е годы ситуация изменилась, потому что страна стала на ноги и интерес различного типа благотворительных фондов растаял как дым, издатели остались в значительной степени наедине самими с собой, а точнее, с рынком. И многие издатели либо прекратили свое существование на рубеже нулевых годов. Нулевых это называется? На рубеже, в общем, тысячелетия и всего остального, да? Некоторые издатели трансформировались и ушли из собственно научного такого книгоиздания в книгоиздание, действительно, более ориентированное на рынок, набрав менеджеров способных ориентироваться в этом рынке, и т.д. Некоторые издательства в области гуманитарной сферы продолжают существовать, находить какие-то гранты, которые понятно, тем не менее, как даются. Никогда не бывает так, чтобы благотворительность ушла из той или иной сферы, если уж она там когда-либо присутствовала. И сейчас мы подходим к такому периоду в книгоиздании, когда оно все больше профессионализируется, и все менее начинает нуждаться в благотворительных программах. За одним исключением. Вот о чем я вам, наверное, буквально два слова и скажу. Нигде в мире университетское или научное книгоиздание в собственном смысле слова не является бизнес-проектом. Т.е. оно по определению не может приносить дохода. В очень редких, исключительных случаях. Как существует книгоиздание на западе нормальное академическое университетское. Еще опять-таки в 90-е годы, в 2000-х ситуация чуть поменялась. Но еще в 90-е годы все было устроено так: например в Америке. Университетское издательство, условно Кембридж или Оксфорд, или кто-нибудь еще, University Press английское или американское, да? Или Йель, ну, не важно кто, издает книжку. Мы говорим про англоязычное пространство, поэтому неважно, английское это или американское, издает книжку какого-нибудь условного Валлерстайна, профессора социальной истории. Сразу у издательства гарантированно 800 экземпляров покупает библиотека Конгресса США. При этом она выкупает книгу в тираже, выполненном в твердом переплете, что очень сильно удорожает для покупателя стоимость книги. Ну допустим, за 100 долларов. Таким образом, мы можем сразу посчитать, что 100х800, я не очень могу сразу, сколько получается? 8000 или 800000? 80000. 80000 долларов издательство сразу получает. Нет, наверное, восемь. 800 плюс ноль, да. Да, 80000. 80000 – это, ну уже в два раза окупает стоимость любых затрат для этого издательства. На всю подготовку книги, верстку, корректуру, гонорар автору, хотя он, обычно является роялти, поэтому просто автор получает в районе, по-разному, 10-12, скажем, процентов от продаж. Изготовление тиража, и т. д. Т. е. издательство уже окупило свои затраты, а дальше оно издает эту же книгу в мягкой обложке, и эта книга в мягкой обложке поступает на рынок. Потому что понятно, что нормальные люди покупают не за 100 долларов в твердом переплете книжки, а в мягкой обложке – за 15 долларов. И все продажи издательства – это, собственно, уже в плюс. Вот американцы и англичане стали страдать после того, как в значительной степени тоже стало коммерциализироваться и укрупняться издательское дело в Соединенных Штатах. Хотя конгресс сейчас закупает уже не 800 экземпляров, потому что везде экономия, как вы знаете. В мире уже много лет идет кризис, я уже там, не помню сколько, 200 экземпляров, это уже чуть-чуть напрягает любое издательство и уже не гарантирует полностью компенсацию тех затрат, которые понесло при изготовлении тиражей, и т.д. Но у нас такой системы нет. Поэтому наши издательства университетские существуют вообще непонятно как. Удивительным образом нет системы, по которой бы они существовали. Они все существуют окказионально, т. е. каждое по-разному. И это университетское издательство выживает каждый раз в зависимости от того, кто его возглавляет и кто возглавляет ту структуру академическую или те муниципальные, областные или какие-то федеральные институции, с которыми это издательство связано. Ну, например, издательство МГУ. Знаете такой МГУ – Московский государственный университет? А знаете его издательство, хоть одну книжку видели? Вот вы счастливы, я не видел уже много лет ни одной книги издательства МГУ. Просто у меня не возникает мысли этим интересоваться, потому что я знаю, что там ничего научного не издается, притом что, когда я учился, я помню, что издаться для моих профессоров, для моих преподавателей в издательстве МГУ – это было просто высший пилотаж. То есть это пик их карьеры был. Там были суперквалифицированные научные редактора, и вот эти вот ужасного вида, на туалетной бумаге, какие-то книжки, которые издавало издательство МГУ еще в советское время, котировались как последнее слово (действительно последнее слово, в значительной степени) отечественной науки. Сейчас этого нет. Сейчас издательство МГУ занимается, наверное, какими-то важными хорошими вещами, но оно не присутствует на академическом рынке совсем. Это значит, что у него был какой-то свой путь. Издательство РГГУ присутствует на рынке? Присутствует, да. При этом нельзя сказать, что оно шикует. То есть это довольно редко выходящие (я имею в виду качественные, не заказные) книги. Об этом мы не говорим. Это довольно редко появляющиеся книги. У издательства нет возможности расти, то есть издавать пятьдесят книг в год не получится ни при каких обстоятельствах, потому что ограничены в ресурсах. И издательство РГГУ (я не знаю, разумеется, их способа хозяйствования) в значительной степени интегрировано в сам университет. Издательство МГУ, по-моему, отдельно как-то существует. Называется «Издательство МГУ», но, наверное, на каком-то хозрасчете. Поэтому они издают, просто чтобы на рынке оставаться и не обанкротиться. Какие еще университеты? Какие еще университеты у нас бывают – которые должны бы что-то издавать, но ничего не издают? Университет культуры – есть такой? Что издает университет (или институт) культуры? Непонятно. Притом, что там явно есть какой-то отдел, который что-то издает. Академия наук или Институт философии. Издает? Да, но тиражом сто экземпляров местную продукцию. Триста сотрудников Института философии с таким усилием производят такой пшик, состоящий из десяти книг в год, таких брошюр, которые совершенно никому неинтересны, кроме них самих. Даже вернее – им самим неинтересно, потому что их триста, а тиражи обычно сто экземпляров. Как они, подсчитывают, кому из них это может быть интересным? За редким исключением. Все что я говорю, разумеется, не носит тотальный характер. Есть исключения, но системно это так. При этом есть издательства, никак не связанные с академическими непосредственно институтами, но при этом эти издательства выпускают очень качественную научную литературу. В эти издательства с удовольствием приходят качественные авторы или хорошие переводчики приносят свои переводы и так далее. Не очень понятно, как это работает. То есть вот за границей понятно, как это работает. Все равно это значит, что редакторы или издательство взаимодействует или имеет какой-то договор с университетскими структурами либо во главе этого издательства стоит условно Мишель Фуко, который всех своих друзей, составляющих цвет поколения, издает в этом издательстве, придумав определенную серию. Скажем, издательство «Gallimard» имело серию, в которой издались все те, кого мы сейчас называем «постмодернистами». Вот через пятьдесят или сто лет люди, для того чтобы понять, что это такое – всеми забытое направление постмодернизм – они просто берут серию издательства «Gallimard» и смотрят. Там тридцать-сорок-пятьдесят авторов. То есть мы сейчас находимся в ситуации, в которой невозможно определить, обозначить или указать пальцем на то системное решение, которое может позволить современному издательству, претендующему на издание высококлассных книг, существовать. Причем мы не говорим о том, чтобы безбедно существовать. Мы говорим о том, чтобы просто выживать. Здесь буквально, наверное, я еще два слова скажу по поводу тех книжек, которые я вам там раздарил. Вот моя карьера – она вписывается в ту траекторию 90-х годов, с которой я начал. Окончив философский факультет, мы с друзьями поняли, что нам нечего читать и решили издавать то, что нам самим было бы интересно читать. Точнее, я это понял уже на первом курсе философского факультета, и где-то в районе третьего мы сделали первый свой издательский проект. И журнал «Логос», несколько экземпляров которого я вам передал, собственно, и был создан на третьем курсе философского факультета в 1991 году. С тех пор журнал существует, что невозможно в наших обстоятельствах. То есть то, что журнал есть – это совершенно необъяснимая вещь. Поскольку в начале 90-х (1990–1993 год) возникло очень много гуманитарных и очень хороших журналов. Поясняю, я был главным редактором и двое моих коллег, ближайших друзей, были студентами третьего курса философского факультета. То есть мы никто были. У нас не было связей, у нас были родители простые советские инженеры и так далее и так далее. У нас была стипендия на руках 35 рублей и все, больше ничего. И, естественно, мы не знали, как вести бизнес. Разумеется. Как мог советский студент, поступивший в 1987 году на философский факультет, вообще о чем-либо иметь представления? Особенно на философском факультете. Это заведомо люди, которые вообще ни о чем никакого представления не имеют. И оказалось, что таких, как мы, довольно много в стране. Людей которые хотят что-то читать, но им читать нечего. Эти люди сгруппировались, повторяю, в некоторых издательских проектах, диверсифицированных по тематике, потому что, например, мы считали, что два главных в мире философа это Гуссерль и Хайдеггер, и вообще, что феноменология это главное направление мысли, и цивилизация от питекантропа шла-шла и дошла до феноменологии и тут, в общем, можно было останавливаться. Поэтому мы издавали в основном все что было связано с феноменологией и вот с этими назваными мною авторами. Кто-то считал, что аналитическая философия это хорошо, кто-то считал каких-то герменевтов молодцами и издавал их и так далее. То есть произошла такая диверсификация по направлениям гуманитарных знаний. То же самое, разумеется, происходило в филологии и истории и так далее. И вот все эти группы (исследовательские, издательские, научные) понимали, что научное знание может существовать в очень ограниченном сегменте институтов. Это либо текст – книга, либо конференция или семинар, когда ты публично излагаешь свои мысли, и слушатели реагируют или не реагируют на них, и журнал. Больше просто наука в других формах не существует. Еще не придумало человечество, в каких формах она может еще существовать. Вернее, сейчас еще придумало человечество Интернет, но там не наука, а там что-то другое. И журнал – это место сборки, извините за выражение, вот такого исследовательского интереса. Поэтому журналов, которых в Советском Союзе не было, возникло, как только появилась возможность, огромное количество. Все они умерли. Все. Не существует больше у нас в стране журнала, кроме «Нового литературного обозрения», который возник на год, по-моему, или на полгода позже «Логоса», и «Логос». Как это возможно, никто не знает. Точнее, вроде бы я должен это знать, поскольку я его делаю уже двадцать с лишним лет. Уже, получается, двадцать три года. Но в попытках отрефлексировать этот процесс я упираюсь в совершенно непроницаемую стену. Ну, во-первых, в непроницаемую стену памяти, потому что я уже многое не помню, а во-вторых, сама реальность отсылает меня к невозможности этого процесса, поскольку журнал в разные годы поддерживали почти все центральные университеты Москвы. Это было либо долговременно, либо кратковременно. Поддерживали мои состоятельные друзья. Совершенно не понимаю, зачем им это было нужно. Поддерживали люди, которые понимали, так скажем, что этот журнал нужен нашей социальной общности. Эти люди были далеки от философии. Они журнал никогда не видели, но знали, что журнал должен существовать. То, как это происходило, не подлежит некоторой систематизации. Почему существовал журнал «НЛО»  (или существует до сих пор)? Потому что его возглавляет Ирина Прохорова. Вам, наверное, известно: родная сестра Михаила Прохорова, который у нас вот сейчас куда-то что-то баллотировался. В общем, где-то он тут активен в политической области. Поэтому, в общем, достаточно давно издательский дом «НЛО» имеет некоторую поддержку. Это очень хорошо, что у Ирины есть возможность. Опять-таки, разумеется, я не знаю технику и кухню издательского проекта, но скорее всего все-таки какая-то поддержка есть со стороны ее брата. Это позволяет ей осуществлять прекрасные издательские проекты. Но опять-таки это же тоже ведь не система. Мы же не можем так выработать систему и решить: «Вот давайте так. Мы, значит, становимся сестрой олигарха и начинаем издавать книжки». Точно так же не очень понятно, для чего те люди, которые поддерживали «Логос», его поддерживали. Это лично им ничего не давало в общем, потому что состоятельному человеку, когда он общается в дорогом ресторане с другим состоятельным человеком, так выложить на стол журнал «Логос» и сказать: «Так, старик. Я вот поддерживаю такой журнал». С ним просто больше разговаривать никто не будет. Это, значит, просто полоумный человек и как с ним вести дела, с сумасшедшим? Он только сделку заключит, а потом непонятно, как себя поведет. Поэтому это необъяснимо. Поэтому я говорю, что невозможно добиться, чтобы люди по заслугам все получали, потому что мотивация у людей совершенно невероятная и очень многим людям совершенно не нужно ничего получать в качестве возмездия за его добрые дела. Это одна из мотиваций у человека: делать какие-то благие и добрые дела, гарантированно понимая, что ты взамен ничего не получаешь. И многие люди не делают благих дел, зная, что они могут что-то получить взамен. Но это так, апропо и вообще совсем в скобках. На рубеже опять-таки нулевых мне стало понятно, что рынок книгоиздания у нас в стране, в том числе гуманитарный и научный, все более профессионализируется, поэтому в самом начале двухтысячных годов я закрыл свое частное издательство, понимая, что я совершено не профессионал и не знаю, как вести издательский бизнес, делая акцент на слове «бизнес». И с тех пор я функционирую как руководитель издательских проектов различного типа. В нашей стране это называется «главный редактор». То есть существует какое-то издательство, в нем должен быть контент и оно должно управляться. Вот управлением занимается один человек – директор, контентом занимается другой человек – главный редактор. В 90-е годы этим всем занимался один человек. Более того, когда у меня было издательство, которое называлось «Дом интеллектуальной книги» (их было несколько, но дольше всего было «Дом интеллектуальной книги»), в котором я был учредителем. Я говорю не «я», а я говорю «мы», потому что таких, как я, было много. Собственно, все мы были такими примерно, как я. Я был учредителем, я был директором, я бегал в поисках денег, разумеется. Потому что как книжки издавать? То есть все фонды и так далее и так далее. Я взаимодействовал с авторами, то есть пытался собирать контент. Я верстал книжки сам. В программе Word, правда, и поэтому это было совершенно непрофессионально. Но тогда это было круто, а сейчас это просто... Но если мне дать, я и сейчас, наверное, что-нибудь сверстаю так просто – за кофе прямо. То есть я сверстал много десятков книг в результате. Отчасти я их даже сам вычитывал. Это привело к тому, что дикое количество ошибок и оплошностей разного типа в некоторых моих книгах присутствует. Потому что человек не может осуществлять корректорскую работу, не будучи корректором. Я, разумеется, возил тиражи. То есть сам отвозил макет в типографию, сам забирал тиражи, сам грузил и развозил по магазинам и так далее и так далее. Но и сам получал доход. Плюс у меня был бухгалтер, который позволял мне некоторое время не взаимодействовать с органами налоговых служб. Притом что, ясно, платить было нечем, и, в конце концов, мне стало понятно, что если придется взаимодействовать с налоговыми органами, то это взаимодействие будет не очень радостным. Потому что, повторяю, все мы были не профессионалами. Мы не знали, как вести на самом деле дела, и наше государство, понимая это, было очень лояльно по отношению к таким структурам, как вот наши какие-то мелкотравчатые издательства. Какие-нибудь, наверное, еще структуры тоже были не в фокусе внимания различного типа налоговых органов. Сейчас я веду несколько издательских проектов, будучи главным редактором по определению. Это два университетских издательства: Высшей школы экономики и Академии народного хозяйства, которая сейчас называемся РАНХиГС – Российская академия народного хозяйства и государственной службы. Еще один издательский проект в частной структуре – в Институте экономики. Не помню, как он называется. Институт Гайдара. Потому что на книжках там написано «Издательство Института Гайдара». Называется «ИЭП».

В общем, мой спич (я его сейчас уже заканчиваю и с удовольствием отвечу на вопросы, если они будут) заключается в том, что, к сожалению, институты, позволяющие у нас функционировать издательству, не созданы. Вот я в начале сказал, что после распада Советского Союза распались взаимодействия между издательствами и книготорговыми сетями. Первые книги, которые я издавал в 1990 году, будучи еще студентом: разумеется, одна из них – репринт  мистика мистера Мейстера Экхарта. Не помню уже, как она называлась, но это, понятно, издавалось все до революции, а мы потом брали репринтом, и это был 10 тысяч тираж. И второе, мой преподаватель… Я уже вот так научался это все дело и попросил моего преподавателя, который, как мне тогда казалось, знал английский язык, перевести с английского лекции о дзен-буддизме Судзуки. Ну, то есть тоже понятно: мистика и дзен-буддизм, ясно, что это… И это тоже был 10 тысяч или 15 тысяч тираж. И дальше это выглядело так: я брал этот тираж. Где я в 1990 году находил машину, я не знаю, не помню – и я уже не могу вспомнить, как это перевозилось. Потому что понятно, что институт такси, он еще советский – а вот вся эта логистика и транспортировка, ее еще нет, потому что еще советское все. Но, тем не менее, как-то этот тираж привозился просто на базу в такое здание – называлось книготорговой базой или что-то такое. Я туда просто отдавал тираж, отвозил весь сразу и через месяц получал все деньги за тираж обратно. Что происходило за этот месяц? Из этой книготорговой базы во все точки Советского Союза уходили поезда, самолеты и автомашины – и в каком-нибудь городе Усть-Каменогорск в сельпо, где мало сахара… Что-то там было: капуста морская, значит, вилок там чего-нибудь, капусты обычной, картошка и моя книжка. Ну, это я утрирую, но примерно так. И люди, конечно, с удовольствием мои книжки покупали, потому что, а что они могли еще купить? Еще у нас издателей было мало, и интерес к книжкам был. Как вы помните, многие издавали ценные вещи, представляя это как макулатуру, для того чтобы получить какие-то подписные издания. И вообще в Советском Союзе Аристотель, по-моему, издавался тиражом чуть ли не 50 тысяч экземпляров, при том, что его невозможно было найти. Это я утрирую: Платон, наверное, 50, а Аристотель – 15 тысяч, наверное, как-то так. То есть у нас люди любили умные книги. У меня даже. У меня папа был инженер – и у меня дома, в школе я когда учился, помню, стоял Гегель. Как он у меня оказался там и зачем отец покупал Гегеля, совершенно непонятно. Это издательство «Наука», лекции о религии и еще что-то. То есть это можно было назвать бизнесом. Ну, представляете, это просто мечта сейчас вообще любого издателя (сейчас такого не бывает): привез тираж – получил деньги – все. И на эти деньги, собственно, я и начал издавать «Логос», и какие-то мы начали издательские проекты раскручивать уже более содержательные, переводные, чем Мейстер Экхарт и Судзуки. Ну, так вот, это я к тому, что эта связь пространственная распалась: эти базы просто вообще исчезли, и их помещения приватизировали под… что там было в 90-м? Ну, что-то было. Наверное, сауны, скорее всего, с VIP-обслуживанием.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Видео – вот, точно, видеосалоны, условные видеосалоны везде в этих базах – и это называлось библиотечные коллекторы. Долгое время библиотечный коллектор научных библиотек якобы существовал – на самом деле – нет: сейчас, по-моему, такого даже словосочетания уже нет. То есть возникли какие-то инструменты общефедерального значения такого же типа – но тот масштаб, который был, он, разумеется, не воспроизведен – и его уже нельзя воспроизвести, потому что вся эта система работала не как бизнес-структура, а как дотационная структура. И сейчас, конечно, наши издатели гуманитарные страдают от отсутствия нормальной возможности продавать книги и иметь нормальный спрос – и это делает необходимым благотворительность различного типа. Все издательские проекты, о которых я говорю и в которых я участвую, благотворительны по своей сути. Либо это дотационный проект в рамках двух крупнейших университетов, о которых я сказал, либо это благотворительность частного типа. Вы больше меня, конечно, знаете, собственно, о благотворительности, как она устроена и как у нас законы не позволяют ее развивать, поэтому я не буду здесь распространяться и с удовольствием отвечу на ваши вопросы.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Спасибо большое. Друзья, если у нас сразу появились вопросы, то можем их сразу и задавать.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Или вы хотели сначала что-то такое спросить?

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Ну, да, у меня, честно говоря, два вопроса здесь возникает – а они, в общем, вполне предсказуемы. Когда вы говорите о том, как в 90-е годы… Ну, вот до них были два профессора, а они сидели на кухне, а один говорил, меня просто не издают, а потом вы начали издавать, а оказалось, что, собственно, его не читают. Вот что это: как это обозначить? Это просто рынок, или это определенная социальная все-таки реакция?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Ну, во-первых, профессоров рынок не должен читать – и все, кто писал в стол, они вообще не понимали, что существует такая вещь как публика: они писали для своего товарища по кафедре или для себя. Это так называлось гордо, я пишу для себя – то есть для вечности. Вот в этой траектории «я или вечность», там нет такого разряда – публика: просто отсутствует. Поэтому, конечно, эти тексты, если это были тексты действительно выдающихся людей, как, скажем, Александр Викторович Михайлов: много издал, после того как появилась возможность, - и его читают до сих пор. Это конвенциональные тексты, которые востребованы и будут востребованы всегда.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Ну, все-таки вы говорите, конвенциональный. Я услышала слово…

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Да.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Которое позволяет тут прицепиться и понять, конвенциональность, она в данном случае что собой представляет? То есть, как вы объясняете эту социальную конвенцию, договор: что это? Это ж достаточно широкие сферы. И я думаю, что здесь не одну фамилию, наверное, можно назвать, которая после 90-х начала издаваться и до сих пор издается, так или иначе, или читается. А вот что произошло, если не рынок?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

–  Опять-таки, в науке немного форм получения или приобретения того, что в других областях называется успехом. Это может быть формальной процедурой и неформальной процедурой, или, видимое и невидимое. Видимое и формальное – все очень просто: индекс цитируемости. Это вещь, которая придумана давно, и в научной среде, в общем, она работает. Тебя цитируют, значит, ты есть. Тебя не цитируют, значит, тебя просто нет и о чем с тобой говорить – и издавать тебя не надо. Это вещь, которая не работает у нас вообще, потому что мы находимся в русскоязычном пространстве. Это язык, на котором говорит население России, плюс, еще некоторое количество людей. Но, поскольку в России не все говорят по-русски, то, значит, где-то в районе 140 миллионов всего – и из них, собственно, читающих несколько тысяч человек. То есть у нас не очень большой рынок, в том числе, научный. Ну, а в англоязычном мире это работает, потому что действительно в области, особенно, технических наук, все сейчас наши математики, как я выяснил, вообще не пишут по-русски – они по-русски уже не умеют писать. Потому что в математике вообще слов мало – но те слова, которые находятся между цифрами, они уже английские. Поэтому российские математики сразу по-английски и сразу печатаются в англоязычных изданиях. Индексы цитируемости в гуманитарной среде в мире работают, поскольку очень развита система журналов, очень развито внимание к книгам. Например, в Германии философских и гуманитарных журналов не меньше тысячи разных – а Интернет еще лучше позволяет с этими индексами работать. Поэтому человек, который что-то производит, он востребован, он печатается в разных изданиях, его цитируют – и он существует. И индекс цитируемости поднимает значимость того или иного ученого на вершины популярности, как, например, это случилось с немецким философом Слотердайком, который стал настолько значителен в этих индексах цитируемости, что его даже на телевидение пригласили вести передачу – и он в немецком телевизоре ведет какую-то умную передачу: вот философ настоящий, живой, а в телевизоре. Это, так сказать, верх карьеры философа (я шучу, конечно). А у нас это невозможно, потому что, во-первых, мы ограничены очень узким сегментом русскоязычного пространства, во-вторых, журналов у нас очень мало: их, можно сказать, на общем фоне совсем нет. Философских журналов у нас в стране, если я 20 журналов насобираю себе на стол, то это будут журналы, включающие какой-нибудь вестник философии, не знаю, чего, сельского хозяйства, издающийся где-нибудь в Ставропольском крае на деньги тамошнего щедрого губернатора Южного округа. То есть у нас это не очень работает. Это формально, а неформальные процедуры – это сети. Собственно, что позволяло людям, которые в Советском Союзе развивались, как ученые, выйти, уже имея некоторый запас прочности, связанный с их фамилией, это сети. Эти советские кухни, которые потом трансформировались в некоторые исследовательские школы, уже засевшие на кафедрах и в университетах, и позволяли создавать через сеть знание, мнение о том или ином человеке. То есть сеть – инструмент влияния в этой среде.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Спасибо. Пожалуйста.

 

–  У меня, скорей, несколько ремарок по поводу индекса цитируемости. Я не помню, кому принадлежит эта карта: то ли Институту Кеннана, то ли даже Гэллапу. Там видно, что на самом деле печатаются в России много – но все эти круги (там кругами обозначена интенсивность), они все красные, потому что действительно никакой межцитируемости не происходит. То есть печатаются много – никто никого не читает. Но никто никого не читает еще и потому, что все-таки на русском: кириллица. По поводу причинно-следственных связей. Вы утверждаете, что у них там все это работает, потому что существует сеть журналов и существует индекс цитируемости. А вот мне кажется… По-моему, эта статья про экономику научных журналов была опубликована в The Guardian. И она, собственно, раскрывает такую полумафиозную, как автор считает, экономику научных журналов на Западе по следующей причине. Он берет крупные издательства – такие, как «SAGE», «Springer» «Elsevier», и говорит следующее, как им достаются статьи. Статьи им достаются практически бесплатно: просто за возможность публиковаться в известном журнале авторы их отдают. А они платят за рецензирование? Они не платят за рецензирование: ученые сами рецензируют статьи друг друга. Между тем, их цена и цена на их подписку очень большая. И он там приводит пример, что за последние около двадцати лет доля расходов университетских библиотек на выкупание серии журналов этих крупных издательств выросла. Я не ручаюсь за цифры – но дело в том, что она, точно, сейчас больше половины. И там университетские издательства не могут покупать книжки, потому что они покупают подписку на эти журналы. Мне кажется, что никакой индекс цитируемости в этом смысле не может отражать… не абсолютно справедливо отражает заслуженность тех или иных авторов, во-первых, по той причине, что в некоторых областях существуют три или четыре специалиста, и они рецензируют работы друг друга. Ну, простите, здесь может быть сговор – или в принципе невозможна объективная какая-то оценка. Во-вторых, все равно никто не отменяет каких-то предпочтений в научных школах. Понятно, что, если там как бы было review, никто не видит, кто автор. Тем не менее, всегда можно понять по использованию терминологии, к какой научной школе относится тот или иной автор. Поэтому, как мне кажется, все-таки не индекс цитируемости так хорош, потому что существует много университетских журналов, а просто научные журналы строят свой бизнес на том, что введен был (ему совсем же, относительно, немного лет) этот критерий эффективности научный, такой как индекс цитируемости, вот и все. Нет?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Ну, индекс цитируемости – это просто удобный инструмент для отчета университетов и их сотрудников, собственно, для чего это и создавалось. Обычным следствием индекса цитируемости является удобство издательских структур в обращении к тому или иному автору. Издатель же должен издавать популярные книжки, чтобы как-то существовать. Поэтому он и видит, что, условно, Деррида цитируется 10 тысяч раз в год, а Вася Пупкин – два раза. Он же понимает, ну, давай, я издам Деррида – видимо, есть шанс, что я его продам. Собственно, довольно эффективный инструмент. Я ж не говорю, хорошо это, плохо, эти индексы цитируемости. Действительно, они в значительной степени убивают науку и делают возможным и необходимым увеличение рейтинга того, у кого большой рейтинг, и понижения рейтинга того, у кого рейтинг маленький. То есть получается, бедные становятся беднее, а богатые – богаче, если мы говорим о научной среде и под бедностью и богатством подразумеваем большое и малое количество статей и реакций на них.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Ну, никакой справедливости. Вопрос был?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Какие-нибудь вопросы?

 

СЕМЕЙЧЕНКО Е.:

– Евгений Семейченко. Скажите, авторам на что можно рассчитывать? Доставать материалы из стола, или пусть лежат?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Давайте, кратко: не буду развернуто отвечать. Если, конкретно, ко мне вопрос, то я издаю только то, что я сам кому-то заказываю. То есть никаких книг со стороны, рукописей и предложений я, как правило, не имею. И здесь мы возвращаемся к вопросу об индексе цитируемости, и у меня в голове есть некая карта гуманитарного мироздания. Там есть некоторые светила, а есть некоторые кометы – и я, скорее, к светилам, с моей точки зрения, обращаюсь. Это я тоже утрирую: разумеется, разных авторов мы издаем. Но специфика моих издательских проектов заключается в том, что мы не нуждаемся в каких-то текстах извне, просто в силу того, что мы – научное издательство.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Спасибо. Сейчас был вопрос раньше.

 

– Как раз в развитие вашего последнего замечания: мне кажется, что мы не рассмотрели этот вопрос с точки зрения публики и гуманитарного продукта. Мы все говорили о том, как издается, как издателю живется. Вот у нас существует два, как вы говорите, успешных проекта. Это проект «НЛО» Прохорова и ваш «Логос». И я уже давно встречаю…

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Ну, нет, я про журналы говорил, про журналы.

 

– Ну, про журналы.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Да нельзя так говорить: конечно, их больше, чем два, разумеется. Я говорил, не то что они успешны, а то, что это два журнала, которые просуществовали 23 года, только это я имел в виду. Может быть, они плохие, а есть рядом гораздо лучше.

 

– Нет, мне хотелось их сопоставить вот с такой точки зрения. Насколько я понимаю, это как раз связано с тем, что вы издаете то, что вы для себя считаете интересным и важным. Вот Прохорова декларирует свой бренд, что она создает культурно-гуманитарную личность. И в связи с этим, поскольку у нас в русскоязычной среде личность литературоцентричная, то все ее интересы, издательские и вот сейчас пропагандистские, направлены именно в это русло. То есть ее гуманитарный продукт не столько тексты – книги и журнал – сколько этот эффект, который остается, условно говоря, в мозгу человека и который позволяет ему развиваться. Рынок, насколько мне известно, в англоязычной среде создан брендом саморазвивающейся личности. Там самоучители по саморазвитию, по обретению бизнеса, там все прочее, создают широкий спрос, на котором уже выстраивается научная литература для узких специалистов. Можете ли вы обрисовать вашу позицию с точки зрения вашего видения гуманитарного продукта в конечном его отражении в сознании человека? Какую личность вы создаете своими изданиями? Спасибо.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Надеюсь, я никакой личности своими изданиями не создаю. Но при этом я понимаю и согласен с вами, что задача, которую Ирина Прохорова перед собой ставит, важная, ценная – но у меня просто другие функции. Функция двоякая: с одной стороны, мы позволяем знать чуть больше той личности, которую создают другие: свободолюбивой, и так далее – знать чуть больше, чем личность знала, до того как она приобрела и прочитала нашу книжку. С другой стороны, я понимаю, что читатель действительно создается, но создается посредством довольно радикального насилия над его сознанием. Потому что в нормальных и естественных условиях, если несколько читателей посадить в вольер, то они будут там искаться, бананы есть между собой – и им, к сожалению, книжки не нужны. Рядом будут навалены книжки – и их, к сожалению, никто читать в здравом уме не будет. Поэтому над человеком надо осуществлять насилие. Книжек много – и почему он должен читать именно те, которые ты издал, а не кто-нибудь другой, к сожалению, непонятно. Поэтому нормальный издатель вырабатывает некоторые формы взаимодействия с аудиторией, с публикой, которые позволяют ему привлекать внимание к тому продукту, который он считает важным и ценным для публики. Публика в ответ это не считает. Поэтому нужно нормальному издателю попытаться выработать наличие – то есть реализовать то, что на Западе называется брендом, а у нас непонятно, что под этим понимать: нужно создать интерес к своей продукции через марку издательства, как в случае с Ириной Прохоровой, совместно с некоторым идеологическим или интеллектуально непонятно каким довеском. Потому что, когда мы с вами говорим, а, это книжка издательства «НЛО» Ирины Прохоровой, мы при этом что понимаем? Мы понимаем, что это не просто книжка, а это нам как бы такая посылка из либерального сообщества. То есть это значит, что либералы (либеральное сообщество, в широком смысле слова) считают эту книжку правильной. Значит, если я тянусь к либеральному образу мыслей, мне просто обязательно это нужно прочитать. Иначе я с ними встречусь где-нибудь в ресторане, и мне просто не о чем будет поговорить. И они поймут, что я немножко не их, а я же хочу быть либерально ориентированным и свободолюбивым гражданином, и так далее. И это очень важно. То, что Ирина смогла упаковать свои мировоззренческие ценности в издательский бренд, это суперважно. Это умеют делать очень немногие. То, что это у нее получилось, это прекрасно – но, тем не менее, я просто показываю, как это работает. В нашей сфере очень просто, что, если человек в области философии, и так далее, немножко неловко сейчас уже человеку признаваться в том, что он не читает журнал «Логос». Естественно, не читают, потому что, чего читать? И я сам не читаю. Ну, некоторые читаю номера, конечно: некоторые интересные. Но так вот сказать с апломбом, а я вообще не знаю, что такое журнал «Логос», в философской среде уже это не комильфо. Но это случилось за 23 года огромным количеством усилий, взаимодействий, которыми сейчас уже, наверное, не буду грузить. Но это тоже работает. Это сложно объяснить – это долгий механизм – но без этого журнал бы не существовал, и его бы не существовало в природе. То есть, даже если бы он и выходил, его просто бы не было: он никому не был бы нужен, никому не был бы интересен.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Ну, мы сейчас выходим в Интернет, осваиваем «Facebook». Нет, «Логос» действительно проект интересный – и мы сейчас все больше на нем концентрируемся. Я жалею, что мне не хватает времени заниматься исключительно журналом, но мы диверсифицируем темы в журнале. Те, которые я раздал, они, видно, что самые разные, начиная от философии и спорта… Мы сейчас готовим в связи с олимпиадой и еще очередной номер по философии: философия и социология спорта. Тоже, кстати, удивительно: дисциплина «Философия спорта», по-моему, с 1962 года существует в мире: первые журналы появились в начале 60-х. Это философия спорта не в нашем понимании (так вот, прямо, сидят философы) – а это такая полутеоретическая–полупрактическая дисциплина, синтетическая, которая оперирует и социологическими методиками, и историей вопроса, и так далее. Это все суперинтересно. И там сотни журналов. Там – в смысле, в нормальном издательском мире. У нас нет ни одного в принципе журнала по теории спорта. Это я отвечаю: совсем нет, вообще ни одного. Почти нет специалистов. При том, что любого из нас спросить, вы знаете что-нибудь, вам интересен спорт? Да, интересен. Как так получается, что одна из самых ключевых и важных, во всяком случае, в медийном пространстве, сфер человеческого опыта оказывается без исследовательского интереса и без издательского интереса? Феноменально, да? Тем не менее, это факт. И за последнее время издано не больше десятка или пятнадцати, может быть, книг вообще у нас в книгоиздании о спорте. Я не имею в виду, о таком, как подготовить тренера по метанию молота, изданном в издательстве Института физкультуры: я имею в виду культурологические аспекты спорта. Ну, вот начиная от спорта и заканчивая какими-то совсем современными философскими вопросами, потому что философия не стоит на месте: появляются новые тренды. Какой-нибудь, не знаю, неореализм или вопросы гендерного характера, но ушедшие уже за пределы феминизма и работающие с тематизмом другой области. Или сейчас какие-нибудь модные темы: быть животным. Как это – быть животным, что это, ну, и так далее. Вот какие разные, в общем, у нас области исследования.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Спасибо. По-моему, был еще один вопрос. Даже два.

 

– Скажите, пожалуйста, есть какой-то алгоритм становления писателя, который, в конце концов, попадает в поле вашего внимания? Через что он должен пройти, с вашей точки зрения? Это первый вопрос. И второй момент: а что все-таки движет тем самым упомянутым вами нормальным миром, благодаря чему существуют какие-то принципиально другие нормы и устройство жизни, благодаря которым, в свою очередь, существует некий рынок широкий очень изданий, аналогичных тем, которыми занимаетесь вы?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Ну, со второго вопроса. Он совсем простой, если кратко отвечать, и совсем непростой, если долго. Поэтому я остановлюсь на первом варианте. Институты, просто институты, которые зрели долго, много столетий, которые привели к тому, что сейчас любой издательский проект очень легко встраивается в ту или иную часть того или иного института. Если человек решает… Как у нас есть: вот автор журнала «Пушкин» – философ из Лозанны швейцарской. Окончил – защитился – работы нет – и взял, открыл магазин в центре Лозанны, книжный магазин «Антикварные книги», Мануэль Лантоль такой. В принципе у нас, конечно, тоже открываются магазины. Примерно на всю нашу страну таких магазинов открыто довольно много – три – за последнее время. А они открыты либо на волне, как у нас магазин «Фаланстер»: открыли замечательные ребята – а теперь еще и «Циолковский», их же проект. Но это, я не знаю, откуда берется. То есть это коллектив единомышленников, объединенных левой  идеей изначально, ну, и сейчас, наверное, тоже, которые на энтузиазме левого дискурса смогли открыть что-то для людей, поскольку «левые» – они такие, о людях заботятся, вот для людей было открыто аж целых два магазина книжных. И еще по стране в двух, наверное, городах, трех еще подобные магазины сейчас открыты, где действительно можно какие-то книжки купить. В других магазинах книжки умные купить почти невозможно. Везде «АСТ» там, «Эксмо» и прочее. Но в Швейцарии есть простые институты открытия бизнеса. Человек берет кредит, снимает помещение, там к нему не приходят санэпидемстанция или бандиты. И он начинает спокойно работать. Дает рекламу, люди о нем узнают, ну и так далее. Начинают работать сети. Университет Лозанны начинает быть знакомым с продукцией этого магазина. Ну, точнее, с этим пространством. У нас, казалось бы, вот я же не сказал ничего такого сверхъестественного, но у нас, казалось бы, вроде бы все то же самое есть. Но философских журналов у нас реально 5 в стране, а не 500, как в Германии. И магазинов книжных у нас нормальных в стране не знаю сколько, я думаю, не больше 30. Вообще куда, кстати, мои книжки поставляются. А может быть, даже меньше. И книжки Ирины Прохоровой великолепной, да? Вот наши книги... Или Александра Иванова издательство «Ad Marginem», да, которое там одно из вообще самых интересных у нас проектов в стране издательских. Это максимум – 30 магазинов. А, как правило, скорее всего, меньше. Вот как это может быть? Это необъяснимо, да? Если мы не используем понятие института. Ну институт в широком смысле, это как среда, которая позволяет встроиться куда-то, интегрироваться, и все начинает работать само по определенным законам. А не то, что там приходит человек по фамилии Анашвили в какую-то среду, чешет затылок, говорит: «Я хочу вот философский журнал издать», дает своему другу одному, упрашивает: «Дай денег там на макет», к другому другу: «Прошу...» То есть так просто не бывает, да? Ну не должно быть, точнее. А писателем стать – ну я не знаю, что... Если вы в собственном смысле слова говорите: «Писатель», то мы же не издаем художественную литературу. Авторам попасть в круг нашего внимания, первое, пристального – то есть попасть в мою записную книжку, в общем, по большому счету. Это – первый шаг к тому, чтобы стать автором. А второй шаг – ну как правило, все-таки мы издаем книжки либо... Ну вот так, да, скажем, ну книг вообще много. Ну допустим, как мы издаем переводы. Вот есть какая-нибудь наука, которая занимается, скажем, городом. Называется «урбанистика». Есть в этой урбанистике сотни или тысячи специалистов, которые в год издают, допустим, тысячу книг. У нас, скажем, очень мало книг по урбанистике переведено качественных. Я хочу перевести книгу по урбанистике. Что я должен делать? Тысячу книг я не могу издать, да? Притом, что мне понятно, что в этой тысяче книг все происходит так: 40 лет назад один умный человек в области урбанистики что-то сказал. Значит, появилось два его ученика, которые вслед за ним еще что-то сказали. У них появились свои. Они что-то еще сказали. Значит, вот эти вот, которые потом начали говорить, обращаются к тому, который 20 лет назад уже что-то сказал, да? И про это пишут. То есть там есть какой-то корпус знания, такая система знания, которая транслируется из книги в книги. Ну, понятно, не линейно, а по кривой, да? И если я оттуда выбираю одну книгу, просто ну важную, интересную какую-то, да, как мне кажется, и перевожу по-русски, русский читатель это открывает – ничего не понимаю вообще. Тут какие-то фамилии вообще неизвестные, да, какие-то темы, мне непонятные. О чем они вообще все говорят, да? Ну слово «город» он там видит, конечно, но все дальше, дальнейшее словоупотребление непонятно. Притом, что западному человеку все понятно. Потому что он видит этот контекст, да, он понимает, в каком контексте эта книжка писалась. Поэтому как мы поступаем? Мы представляем себе: «Вот есть исследовательский тренд некоторый, и есть какая-то важнейшая книга в этом исследовательском тренде, которая создала некоторую систему знания». Мы ее издаем. То есть какую-то ключевую, важнейшую книгу. Она не обязательно в начале. Она может быть суммирующей в конце, может быть где-то в середине какой-то вот этой вот цепочки, да, временной. То есть просто важный текст, без которого вообще невозможно понимать. Но одновременно в каком-то смысле пропедевтический, потому что в нем в сложенном виде, да, должно находиться вот все поле дискуссии. Ну это – идеальные случаи, да, такие книги редко пишутся, но пишутся. Мы их стараемся издавать. С нашими авторами – ну либо какие-то важнейшие достижения гуманитарной мысли мы репрезентируем. Но это так громко звучит, что я даже боюсь это озвучивать. То есть какие вообще достижения, и почему мы, а не кто-нибудь более достойный это должен издать, если это действительно достижение. Но одно из главных еще у меня пожеланий к авторам – всегда, и обратное исключает возможность публикации в моих издательских проектах – язык должен быть ясным, понятным, доступным. Вот собственно... Вот я просто принес тоже, вы можете потом взять. Вот, например, я сейчас решил сделать такую идеальную серию с Сашей Ивановым, директором издательства «Ad Marginem», я впервые начал делать проект не в своем издательстве. То есть некоторые книжки мы будем издавать в издательстве «Ad Marginem». Но называется библиотека «Журнал Логос». То есть мы решили вот как раз выйти так сказать на более широкую аудиторию, и начали делать такие книжки. Вот такая книжка в магазине у нас стоит, в магазине. А магазинные наценки вы знаете, как формируются, да, это примерно 100% по отношению к отпускной цене издательства. То есть вот все, что вы платите в магазине – вы платите фактически магазину. Издательство с этого получает, повторяю, да, в лучшем случае... там еще есть оптовики, да, то есть это в лучшем случае от цены магазина получает половину. И это, конечно, не окупает затраты на книгу, на подготовку, на штат, на оплату штата и так далее. Но вот эти книжки у нас в магазине стоят 70 рублей. Они на такой очень дешевой бумаге, и они специально сделаны... я имел в виду вот для кармана пиджака. Саша Иванов пошутил, что, ну поскольку мы знаем, чем же сейчас занимается интеллигенция, которая должна читать эти книжки, она сидит в автозаках сейчас обычно. Поэтому это очень удобная книжка для чтения в автозаке, ее можно значит в карман джинсов задний. И при том, что ее вот у того, кто охраняет – тоже такая же книжка тоже должна быть там где-то там... Вот мы это хотим, этого хотим добиться. И как мы выбираем? Ну вот например, Вальтер Беньямин – понятно, это перевод. Ну очень хороший перевод, и очень легко читаемая книжка одного из выдающихся, или там самых заметных... одного из самых заметных философов немецких первой половины XX века. Или вот книжка профессора Высшей школы экономики. Да. Национальный... я хотел сказать полностью: «Национальный исследовательский университет высшей школы экономики». Книжка... он социолог, но книжка о политкорректности. Это... это квинтэссенция консервативного, современного консервативного дискурса в отношении политкорректности, где просто говорится о том, к какому краху цивилизационному мы все бодро идем, признавая гомосексуальные браки, относясь, значит, к людям полным или инвалидам так, как к ним призывает относиться политкорректный дискурс, и так далее. Он не то, что говорит, что это хорошо или плохо, он просто говорит, что современная политкорректность уничтожает различия. То есть ну это действительно так, политкорректный язык призывает нас называть унифицировано то, что унифицированным не является. То есть мы не должны видеть различий. Человека с избыточным весом мы должны воспринимать, как человека с недостаточным весом, не акцентируя внимания на этом избыточном весе. Или... ну понятно, что уж там... что говорить, мы женщину не должны воспринимать, как женщину, мы должны ее воспринимать, как просто человека. Не дай бог, мы ее там как-то воспримем, как женщину. Это... Вот об этом пишет профессор Ионин, но гораздо более тонко, интересно, разнообразно и так далее, и так далее, очень ясным живым языком. Вот я его с удовольствием издал. И мы уже начинаем издавать эти книжки довольно большими, ну для современного рынка, тиражами. В общем, книжка должна быть написана ясно и доступно.

 

– Спасибо.

 

ЮЛЯ:

– Здравствуйте, меня зовут Юля, и у меня вопрос такого прикладного характера. Если, например, в самом начале просто идеи какой-то не книги, а такой социально-некоммерческой направленности. Хочется, например, издать книжку для выпускников детских домов-интернатов, адаптирующих их к жизни, с определенными навыками – уметь готовить, еще что-то, какие-то такие... Хочется выпустить эту книгу очень интерактивную, интересную и жизненно важную. Вот. С чего начать знакомство с издательским миром? Как найти издателя, который захочет, заинтересован будет подобный проект выполнить, и, может быть, какие-то советы о том, как найти финансирование под такой проект? Спасибо.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Я думаю, это надо в кулуарах это обсуждать, особенно последнее. Я не уверен, что сейчас просто для всей остальной аудитории это будет интересно. Но тем не менее, каким-то образом подобные проекты издаются. То есть это реализовать можно. Не уверен, что это не займет у вас всю жизнь. Но вы еще молоды, поэтому можете себя этому посвятить. Это если мы говорим о некотором таком рыночном, да, рыночном механизме. Частным образом искать финансирование – да, можно. Ну давайте, действительно, сейчас просто в двух словах это обсудим после окончания нашей встречи. Важно просто с этим финансированием не идти в большие и крупные издательства, которые просто обманут. Скорее всего. Просто нужно поспрашивать по знакомым, и если есть какие-то издатели, которые возьмутся, и которых вы давно знаете, в них уверены – можно начинать. Ну я вам помогу советом.

 

ЮЛЯ:

– Спасибо.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Благодарю.

 

– Все как-то возвращается к «Логосу», может быть, магия имени. Я давно заметил этот журнал, но нечасто его видел, и не очень много с ним знаком, но вы еще раз упомянули и сказали, что вам интересно... этот проект. Может быть, он приоритетный у вас. И у меня вопрос такой, получается, личный один, а один общественный. То есть общественный – по поводу, какой контент вы видите? Может быть, вы сейчас видите уже какую-то складывающуюся новую систему знаний, имеющую отношение к каким-то новейшим знаниям, не знаю. Это связано с человеком, или опять же с гендером. Есть ли такое какое-то решение у вас по поводу контента, может быть, то, что можно выделить и зацепить? И личный если, то вот насколько ваши амбиции широко, вы говорите, распространяются? Готовы ли вы говорить о своей уже идентификации? Может быть, еще большей публичности даже? Потому что если бренд – это идентичность, и «Логос» – это идентичность – здесь какая-то очень интересная получилась игра. Может быть, ваша идентичность и есть «Логос», и в этом ваша, может быть, как раз амбиция предельная?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Спасибо. Скорее всего, это так и есть. Действительно, мое имя скорее связывают с «Логосом», чем с чем-либо другим. Мне бы самому бы хотелось, чтобы это связывалось. Хотя вот я там тоже принес, какими-то я выставками занимаюсь последнее время, как куратор современного искусства, и черт-те чем только не занимаюсь. Про контент – ну опять-таки не могу точно сказать, из современных таких исследовательских трендов, мне кажется, один из самых интересных является исследования в области социологии и знания, и мы регулярно к этому и в «Логосе» будем возвращаться. Ну и какие-то книжки из этой сферы мы начинаем издавать. Это просто очень удобный исследовательский проект, социология знания, который несколько десятилетий уже существует. Ну понятно, что как и все, возникло в эпоху «Штурм унд дранг» в начале XX века, но тем не менее последнее время и во Франции, и в немецкоязычном мире, и в англоязычном мире появляется очень много интересных исследователей в этой сфере, которые позволяют нам отвечать как раз вот на те вопросы, которые мы обсуждали. Например, там во Франции издавался журнал «Тель кель». Ученый берет и показывает, как группа из там условно 10 человек смогла создать проект, который потом влиял много десятилетий на французскую философию. Как это получилось? Он просто показывает буквально вот по шагу, что делали те люди, кем они были, кем они должны были стать в университете и за пределами университета, чтобы «Tel Quel», журнал, стал знаменит и известен, да, и центральным, один из центральных изданий во Франции. Какие тексты они должны были писать, к кому они должны были обращаться, ну и так далее, и так далее. По поводу публичности – ну вот я в «Facebook» сейчас активно. Меня научили, я вообще совершенно ничего. Меня там, в январе, что ли, рассказали, что вообще есть такой «Facebook», как раз фильм, как, по-моему, в это время примерно появился про «Facebook», и я через кино узнал, что есть такой инструмент. И сейчас я там вот активно себя веду, в «Facebook», посмотрим, к чему это приведет.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Спасибо.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Все, на футбол все, или еще два вопроса?

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Можно? У меня будет последний, нудный, но не про экономику заслуг вопрос. Вот. То есть тут есть и хорошее и плохое в нем одновременно. Смотрите, я думаю, что его вам задают ну как минимум все журналисты, как минимум раз в месяц, поэтому я здесь скорее вот с такой позиции подойду. С книгами сейчас ситуация, ну как мы все слышим, меняется, потому что там Интернеты, Ай-пады и прочее такое. То есть...

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Электронную книгу хотите. То есть убьет электронная книга...

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Нет, нет, нет.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Просто есть ответ на это – нет, не убьет.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Иначе это был бы не длинный и не нудный вопрос, понимаете? Вот. Нет, я не буду спрашивать про электронную книгу, тем более что я лично не вижу вот принципиальной разницы заниматься проектами с бумагой, или с... Ну в смысле, как читатель, например, да, то есть, ну мне, в общем, примерно безразлично. У меня другой вопрос. Вот смотрите, это про социальную роль скорее, того, что делает издатель, что говорили про... был очень интересный вот разговор как раз про Прохорову и ее образ аудитории, про вашу роль, да? Именно роль журнала, и роль издательства, роль бренда, да? То, к чему сегодня все свелось. Вот. А оказывается, что вот эти институты сами по себе оказываются такими агрегаторами. Агрегаторами, которые вот тупо подсказывают, что читать. Вот «Логос», если вы не знаете, что такое «Логос», и говорите про философию – ну как-то вот это все не комильфо. А вот для вас насколько здесь важным является, скажем так, материя этого всего? То есть представляете ли вы в будущем эту роль самостоятельно, в отрыве от бумаги, или там от такого носителя? То есть в чем здесь... Это, конечно, я понимаю, вопрос уже из социологии знания скорей, но тем не менее, вот... Причем здесь мне интересен ваш подход именно с точки зрения бизнеса. Вы представляете себе себя-издателя там через 10 лет, но без того, что вы раздаете бумажные носители, или с минимизацией вот этой функции?

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– То есть все-таки вопрос про электронную книгу, убьет ли она бумажную?

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Ну смотрите, с книгой понятно, ну...

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Я кратко тогда, можно, отвечу на то, что я понял, я уверен, что это не тот вопрос, который вы задавали. Ну у нас вообще сложно. Почему я говорю про институты? Мы живем в такой ситуации, когда у каждого из нас не существует образа будущего с лагом в 10 лет. Если он у кого-то есть, я, во-первых, с радостью с этим человеком познакомлюсь и наберусь оптимизма, если он конечно в здравом уме и так далее, потому что что будет с нами через 10 лет, или через 5 в профессиональной сфере, да совершенно непонятно. Поэтому нужно максимизировать взаимодействие с той материей, о которой вы говорите, здесь и сейчас. И делать максимализм на то, что умеешь делать. Максимально качественно то, что умеешь делать. Но я вот действительно с удовольствием все-таки отвечаю на тот вопрос, который я не понял. Я бы действительно с удовольствием занимался бы исключительно «Логосом», но проблема, в самом деле, в том, что очень ограниченное количество моих коллег в состоянии делать конвертируемый и значимый продукт. И мне понятно, что если вот мы сейчас свернем нашу деятельность, допустим, вот нам надоело. Просто я все бросаю и уезжаю жить куда-нибудь в Альпы. И все. И в стране оказываются довольно мощные лакуны, я имею опять-таки... под «я» я не имею в виду себя, да? Я имею в виду вот тот круг людей, который близок мне по ментальности, по тому месту, которое мы занимаем вот в издательском современном, или в исследовательском деле. И оказывается, что некому, во-первых, заменить многих из нас почему-то. Почему? Потому что не работают институты. Они не позволяют людям приходить на то место, на котором мы есть. Я бы с удовольствием, например, сейчас бы, действительно, «Логос» кому-нибудь передал. Но при этом я понимаю, что если мы возьмем, вот всей редакцией уйдем, и передадим – это уже будет другой журнал, он не сможет существовать так, как он существовал до этого времени. Просто потому что людям придется начинать просто все с нуля, потому что нет системы поддержки.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Мне кажется, что Путин также мыслит. Ну как бы в своем ключе.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Нам сложно с вами сказать, как он мыслит. Мыслит сложно, витиевато.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

–  Ну я вижу, смотрите что: вы здесь смыкаете это на том, что вот существует определенное поле, и я сейчас, кажется, сформулировала благодаря вам вопрос более ясно. И он, в общем-то, такой, действительно, не только про издательское дело, наверное, но все-таки. Вы, получается, заменяете собой институт. Ну вот в смысле деятельность.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Да, совершенно верно. Действительно, те несколько десятков человек, которые у нас что-то делают в этой области – это фактически человек тире институт. Да, мы фактически создали некоторую систему институтов персонифицированных, вот как Ирина Прохорова, да? Вот нет Ирины Прохоровой – и все, вся эта империя НЛО, она превращается в пшик. То есть там есть очень достойные люди, квалифицированные, но они значимы каждый на своем месте, они не могут быть Ириной Прохоровой. В этом смысле действительно у нас люди-институты. Это очень плохо. Это очень плохо, неправильно, из этой ситуации надо уходить.

 

КОЛОЗАРИДИ П.:

– Спасибо большое.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– На этой финальной, на этой радостной ноте мы как раз...

 

ВЕДУЩАЯ:

– На этой финальной ноте... Я хочу сказать большое спасибо Валерию за выступление, за книги, которые он нам принес. Вот. Это радостно вообще, что мы обмениваемся книгами, и тоже какое-то такое сообщество здесь создаем, которое их оценивает. Спасибо большое вам всем, что пришли сюда. Я сразу скажу, что в следующий четверг у нас будет Вячеслав Горелов, социальный предприниматель из Перми. Тоже, я так понимаю, человек-институт. Вот, кстати, вы мне подсказали, теперь можно так всех представлять. Человек-институт, который занимается развитием молодежного туризма не в смысле того, что просто люди приезжают отдыхать, а в смысле того, что они задействованы в какой-то деятельности по изменению, по узнаванию и по собственно исследованию изменений собственного края. И там происходит довольно много интересного в Перми в целом, вот в серии работы с молодежью, тем более, она из разных социально неблагополучных сред выходит. Из колоний, из детских домов и так далее, а потом занимаются бизнесом. Это очень интересно, и Вячеслав – один из таких предпринимателей, как мы во всяком случае понимаем это словосочетание. Ну кроме того вот справа вы можете перед футболом, или вместо выпить чаю, или кофе, или воды. Ну на выходе у нас стоит наша «коробка экономики заслуг», куда вы можете опустить вполне реальные российские рубли или какую еще угодно вам валюту. И на этом еще раз я всех благодарю.

 

АНАШВИЛИ В.В.:

– Спасибо большое всем.